[unitanightroud]

Пишет  пьяница

Художник был горяч, приветлив, чист, умён.
Он знал, что розовый застенчивый ребёнок
Давно уж сух и жёлт, как выжатый лимон.
Что в пульсе этих вен - сны многих погребённых.
Что не бробанские бесценны кружева,-
А, верно, ни в каких Болоньях и Сорбоннах
Не сосчитать смертей, которыми жива
Десятилетняя.
Тлел перед ним осколок
Издёрганной семьи. Ублюдок божества.
Тихоня. Лакомка. Страсть карликов
Бесполых. И бич духовников. Он видел
В ней итог. Истории страны.
Пред ним метался полог.
Безжизненной души. Был пуст её чертог.
Дуэньи шли гурьбой, как овцы.
И смотрелись в портрет, как в зеркало.
Он услыхал поток витееватых фраз.
Тонуло слово прелесть.
Под длинным титулом в двенадцать ступеней.
У короля-отца отваливалась челюсть.
Оскалив чёрный рот, и, став ещё бледней,
Он проскрипел:"Внизу накормят вас, Веласкес".
И тот, откланявшись, пошёл мечтать о ней.

Дни и года его летели в адской пляске.
Всё было. Золото. Забвение. Запой.
Бессонного труда. Не подлежит огласке
Душа художника. Она была собой.
Ей мало юности. Но быстро постареть ей.
Ей мало зоркости. И всё же, стать слепой.

Потом прошли века. Один. Другой.
И третий. И смотрит мимо глаз,
Как он ей приказал. Инфанта-девочка
На пасмурном портрете.
Пред ней пустынный Лувр. Седой
Музейный зал. Паркетный лоск.
И тишь, как в дни Эскуриила.
И ясно девочке по всем людским глазам,
Что ничего с тех пор она не потеряла-
Ни карликов, ни царств, ни кукл, ни святых.
Что сделан целый мир из тех же материалов.
От века данных ей. Мир отсветов златых
В зазубринах резьбы, в подобье звона где-то
На бронзовых часах. И снова - звон затих.
И в тот же тяжкий шёлк безжалостно одета.
Безмозгла, как божок, бесспорна, как трава,
Во рвах кладбищенских, старей отца и деда
Смеётся девочка. Сильна тем, что мертва.